Хамсин. Блог Виктора Солкина

Опустив бокал с силой, так, что вино в нем, ударившись об стол, вскрикнуло внутри неё, плеснув, она запрокинула голову и со всех сил сжала ее ладонями, так сильно, как только смогла.

Больно почему-то не стало, хотя она так хотела. Просто там, внутри, ударило о песчаный берег море и ей показалось на секунду, что волны где-то рядом, а она сидит у камней, покрытых пеной, у камней, где ловил рыбу ее отец…

За спиной оказалась спинка старого стула, жесткая, как остов рыбы – вяленой и выброшенной мужиками, обступившими кругом бочку, на которой плясали тяжелые кружки. Она сдавила еще сильнее ладони, но звук утих.

Она, наверное, любила слишком сильно. Так, как любить нельзя. А потому часто случалось, что любили вино – красное, тугое и тяжкое, а она, словно рыбий остов, когда плоть остывала, бывала выкинута прочь, к камням. К тем самым камням, где сеть свою расставлял на закате отец.
Тогда она уверяла саму себя, что способна победить.

Она опрокидывала стакан за стаканом, смеялась, и рывком оборачивала к себе того, кто стоял рядом. Разницы не было. Просто того, кто был ближним. Он казался ей, пьяной, самым медоточивым, настоящим, искренним. Тем, кто шутил лучше других, тем, чей шарф был таким безбожно синим, тем, кто так галантно наливал ей вино пальцами тонкими, сильными, с ровными чуть розоватыми ногтями пальцев.

( Collapse )

Солнце обычно бывает медно-красным. Огромным винным пятном садится оно в черную воду, пропадая сразу, как будто и не было его. Провожая взглядом, сквозь окно и засаленные шторки, она неспешно отводила взгляд.

Где-то там, за ней, уже играла припев гитара, сыпались горохом об пол мараки, выбирал ноты, как золото из грязной руды, саксофон. Проводя пальцем босой ноги черту по пыльному полу, она обхватывала длинными пальцами рук плечи, и, стукнувшись взглядом о доски – неважно чего, пола или стен – все одно – начинала петь.

Она, наверное, и не пела толком, - так, шептала слова, вторя сакософону, вспоминая, как это было – отдаваться тому, кто заплатил какие-то пару десятков гиней. Может поэтому, а может и иначе – сакософон спешил, не поспевая, за тем, как она шептала, за тем, как рисовала пальцами ног на полу что-то такое, что помогало забыться. И просто петь. О чем-нибудь веселом – так хотели те, кто пришел в кабак этой ночью.

Она поднимала взгляд - не на них, а на себя: на черного дерева пальцы рук. Еще тонкие. Пока еще молодые. Они, эти проклятые, предававшие каждый раз пальцы, впивались в предплечья. Они поднимала тогда голову, белыми, как слоновая кость, белками глаз впиваясь куда-то вперед, в пустоту за спинами пьяных. Она не умела иначе.

( Collapse )

Нет, с этим однозначно надо что-то делать.
Цейтнот в последние дни - страшный. Только кажется, что он подходит к концу, как тут же наваливается работа - еще больше и больше.
Поэтому - пауза.
А еще - греческий салат с оливковым маслом, свежими черными лоснящимися маслинами, тугими помидорами с рынка, купленными у улыбчивого восточного человека с невероятными, абсолютно черными глазами, зеленью, и маслянистыми, ленивыми кусками белого греческого сыра. И к нему - зубастый судак, с длинными плавниками-перьями, который сейчас, в двух слоях фольги, сидит в печке, посыпанный мускатным орехом, розовым перцем, черным перцем, щепткой базилика, сбрызнутый желтыми, ароматными каплями лимона.
А вино будет белое, полусладкое, французское, напоминающее по цвету молодой-молодой, совсем не вызревший еще янтарь.
И друзья придут. Вот-вот! :-)

А еще в доме появился куст индийского жасмина. Белого. Пахнет невероятно, весь в цветах :-) На окне забавное сочетание - белый жасмин, карминно-красные карликовые розы, большие, нежные, красиво вырезанные молодые листья инжира и склоняющиеся над ними перистые листья финиковой пальмы. Той самой, которая выращена из косточки, в 1998 году привезенной из Дендеры...

Я так люблю, Вы знаете, запах погасшей свечи.

Не той, что сгорела дотла и, расплавившись, билась в судорогах затухающим лицом о бронзу. Той, что была погашена быстрым касанием двух пальцев. Мгновенно. Так, как закрывают на миг глаза застигнутые врасплох. Тонкий, приторный запах паленой плоти и всего одно касание запоздалым смычком о струну…

Каждый слышит своё. Признание скрипки, вкрадчивый шепот, брошенные наземь перчатки с золотым, позабытым узором, шорох атласа, скрип петель калитки и тот, последний, предсмертный вздох флажолета. Будь он проклят…

( Collapse )

Здравствуй! Только что вернулся из гостей. Пил вино - терпкое, испанское, которое так люблю. Оно дает мне шанс, последний шанс - забыть, что я здесь, что снег падает хлопьями и каждая частица его обжигает плечи мои, потому что место мое не здесь. Вино смолисто пахло бочкой, старинным пряным деревом, мхом, прелой листвой, виноградною ягодой, ею одной, раздавленной случайным тяжелым башмаком.
Это вино, испанское, я люблю именно ради нее, этой ягоды. Ради нее я ставлю недопитый бокал на старый стол, стреляю сигаретку у парня слева и выхожу на лестницу покурить. Нет, вообще-то я не курю. Но ради нее, этой ягоды, ради мыслей моих, что ж оно, и не покурить что ли?

( Collapse )